Александр Городницкий
Некоторые стихи
По изданиям:
А.М. Городницкий, "Зеленый луч", Библиотека журнала "Вагант", Москва, 1999
А.М. Городницкий, "За временем вдогонку", Библиотека журнала "Вагант", Москва, 1999
OCR: Алексей Меллер
НОВАЯ ГОЛЛАНДИЯ
1
У гранитных низких сходен,
Где весенний ломкий лед,
Кто-то ходит, кто-то ходит,
Кто-то думать не дает.
Снова память виновата, —
Этой раннею порой
Вынь коричневую вату,
Рамы пыльные раскрой.
Вытри тряпкой паутину,
Не живи в тени.
Стекол тонкую холстину
На подрамник натяни.
Ты зажги дневные краски
В их зеленом фонаре.
Снова солнце строит глазки
На дворе.
И не скажешь на восходе,
Что за день и что за год...
Кто-то ходит, кто-то ходит,
Кто-то думать не дает.
2
Что построено Петром,
Не порушишь топором.
Коренастые колонны
Не обхватишь впятером.
Строил царь-изувер
Да мужик-старовер
Для фрегатов и галер
На голландский манер.
Чтоб не выросла осока,
Чтоб послы — без ума,
Чтоб корма была высока
И пузаты трюма.
Впереди дома, посреди тюрьма:
И для сердца и для ума.
И пошло царево дело
Так, что шведам не до сна,
И под пилами запела
Корабельная сосна.
Веселись, Россия!
Берегись, Дания!
Море синее,
Море дальнее.
3
Сам с собой наедине
Помолчи,
Зацветают на стене,
От лучей горячи,
Кирпичи.
И над ними грачи
Кричат: «Хлопочи!»
И на них водосток,
Как рожок в ночи,
И на них росток —
Огонек свечи.
Багровеют они,
Словно голые,
И совеют на них
Голуби.
И теряют слова
Значение.
Шелестит трава
О течение.
Флаги зыблются пестро
Плавные, —
Отправляется остров
В плаванье.
У гранитных плит,
Где бензина шип,
Часовой стоит,
Рот разинувши.
Мойка с солнышком балует,
Плещется,
Часовому бабы
Мерещатся.
Утро синие тени
Развесило.
Дышат гулко стены
И весело.
И красны они,
Будто выпили,
А прошедшие дни —
Словно выпали.
И года не в счет,
И беда не в счет,
А река течет.
Все бежит, зелена,
Сокрушается:
Зарастает стена,
Разрушается.
Как из старой печи,
Смертью стриженной,
Упадут кирпичи,
Зерна рыжие.
И лежат темно
В теплой сырости.
Упадет зерно —
Город вырастет.
4
У клубов — хвосты на танцы,
А лето грозит войной.
Деревья, как новобранцы,
Стриженные под ноль.
И корюшкой пахнет ветер,
Пыльный и озорной,
И женские ноги светят
Предательской белизной.
Сегодня светло и мокро
И небо — еще добрей.
Зачем я опять на Мойке
Торчу у школьных дверей?
И как при разлуке больно,
Когда свистят соловьи,
И памятный «Русский бальный»
Терзает уши мои.
Весенние сорные воды,
Несите меня назад.
Верни мне, память, тревогу,
Открой мне глаза.
Мы раньше с тобой не ладили, —
Теперь ты должна помочь.
Ворота Новой Голландии
Распахнуты в белую ночь.
5
Я не любил тебя, школа,
Я тебя не любил.
Твои величины искомые
Все я перезабыл.
Даты твоих сражений
Лежат, смирны и тихи.
Без всякого выражения
Читаю теперь стихи.
На пионерском параде
Под знаменем не пройдешь.
Ты нас учила правде
И насаждала ложь.
Мы пели песни при этом,
Руки тянули «за»,
В учебниках старым портретам
Замазывали глаза.
Да как же иначе с теми,
Кто с нами вперед не шел?
Твоих сочинений темы
Запомнил я хорошо.
И митинги, и парады,
И пышных речей елей,
И виноватые взгляды
Усталых учителей,
И памятные обиды
Несправедливых драк,
И то, что отца бы выдал.
Если б сказали: «Враг».
Но я замолчу, я вспомню
Весенней воды настой,
Сумерки утренней комнаты,
Когда еще класс пустой.
Нагретую крышку парты,
Солнечный луч на плече,
Пылинки над яркой картой,
Пляшущие в луче,
И медный гремучий колокол,
Который свободу бил.
Как я любил тебя, школа,
Как я тебя любил!
За строгость, за гулкие двери,
За старенькое пальто,
За то, что учила верить, —
Не все ли равно во что?
6
Трогательно желторотые
В апреле мы шли сюда,
И сразу за поворотом
Нас обступали суда.
Пестрели флаги веселые
Над серой хмурью воды.
Охрипшие радиолы
Орали на все лады.
На кнехтах висели швартовы,
Сурик пятнал борта.
Здесь были мы день готовы
Стоять, не закрыв рта.
Учебная шхуна «Вега»,
Учебная шхуна «Альфа»,
Сделайте человека
Вы из меня, пожалуйста!
Солью язык начините,
Солнцем сухим — кровь.
Плавать меня научите
Стилем лихим — «кроль».
Я еще молод — пока что,
Мало пожил.
Согните мне ноги качкой,
Оденьте в загар кожу,
Сотрите штурвалом пальцы,
Соврите, что смерти нет.
На вас мне со стенки пялиться
Еще через двадцать лет.
7
Опустели концертные залы.
Пробудились к ночи вокзалы.
По асфальту, по асфальту
Ветер мусорит нотной фальшью.
Не нарушу свои привычки:
Рвет мне душу крик электрички,
И хватает весна за ворот,
И уводит она за город.
Только вспомнить дай-ка:
У прибрежной пены
Дачною мозаикой
Зацветают стены.
На террасе зайка
Плюшевый пылится.
Из цветной мозаики
Возникают лица.
Возникают губы
Из пунцовых стекол.
У хозяйки Любы
Смех такой жестокий!
Тихо плещется волна,
Солнышко в зените.
Ах, какая там война, —
Лучше замолчите!
Дачи — свежетесаны,
Стрижены газоны.
Молодым Утесовым
Хрипнут патефоны.
Люба-Любушка, Любушка-голубушка,
Где теперь твоя седая головушка?
Заблудился зайка,
Утонул в трясине.
Красная мозаика
Выцвела до синей.
На соседней даче
Комнаты сдаются,
На соседней даче
Девчонки смеются.
Крутят «роки» звонкие
Вместо «кукарачи»,
Думают девчонки —
Все теперь иначе.
8
Я помню год. Горят под облаками
Пожары продолжительней костров.
Закована в тяжелый лед блокады
Эскадра ленинградских островов.
Вот, разбивая лед форштевнем острым,
Победами морскими знаменит,
Васильевский огнем грохочет остров
И трубами неистово дымит.
Вот, в общий хор вплетая голос низкий,
Своей неистребимостью сильны,
Бьют Каменного острова зенитки,
Бьют пушки Петроградской стороны.
Пусть хлеба нет, пусть коченеют руки, —
Их экипажам неизвестен страх.
И кренятся кварталы, словно рубки,
И на взрывных качаются волнах.
Ни днем ни ночью не смолкают залпы,
Пороховой плывет, не тая, дым.
Сражаются линкоры. Путь на запад
Кронштадт, как флагман, указует им.
И держит курс сквозь лето и сквозь осень,
Через пространства ледяных полей,
«Голландия», российский миноносец
В кильватере линейных кораблей.
Высокими бортами пламенея,
Идет она, волне подставив лаг,
И облако пробитое над нею
В закате разгорается, как флаг.
9
А в городе, на Пряжке,
На радужной воде,
Буксиры дышат тяжко,
Начиная день.
Снуют замарашки
Взад и вперед.
На Пряжке, на Пряжке
Любовь моя живет.
Живет моя суженая,
Безвестная пока,
Спешит она по лужам
Галошики в руках.
Ей улицы-игрушки
Апрель принес,
Солнышки - веснушки
Согрели нос.
На асфальте мячики,
Благодать!
Торопитесь, мальчики,
Мяч гонять.
Загрустите, мальчики, -
Дайте срок.
Солнечные зайчики
Из-под ног.
Строят окна рожи,
Огнем залиты.
Кто же это, кто же, —
Может, не ты?
Как же обознались
Мы с тобой?
Стала на канале
Вода рябой.
Стала бестолкова
От ветра она.
Стала не такого
Цвета она.
Спи, жена.
10
Все была весна —
Обещание,
А теперь она —
Как прощание.
Снова капли звенят
На дворе у нас.
Ты прости меня
Распоследний раз.
Огоньком я горю
Над водой голубой.
Ни при ком не горюй
Над моей судьбой.
Ты не плачь, не плачь,
Что с другим тяжело.
Будет мокрый мяч
Разбивать стекло.
Сложат «ладушки»
Травы в чаще,
Будут ландыши
Плавать в чашке,
Будет дождик в окне
Светел.
Ты забудь обо мне,
Светик.
11
Оглянись поскорей:
Век твой прожитый, вот он.
Мимо школьных дверей
Я иду на работу.
Я иду, торопясь,
Проклиная попутно
И апрельскую грязь,
И дождливое утро.
Мимо старой скамьи,
По разбитой панели,
Где ботинки мои
После школы звенели.
Годы мимо плывут,
Этих мест не затронув.
Там студенты живут,
Здесь — артист Ларионов.
Знаю все наизусть
На любом повороте —
Эти лодки внизу,
Эту арку напротив.
Никакой себе впредь
Не желаю награды —
Мне бы здесь умереть
И другого не надо.
Я сошел бы с ума,
Если б видеть не мог я
Этот серый туман
И асфальт этот мокрый.
Пусть секунда замрет
И продлится мгновенье.
Пусть нам Мойка вернет
Юных лиц отраженье.
Сколько ты уже лет
Унесла, моя Лета?
Снова времени нет
Оглянуться на это.
Тополиных ветвей
Ощущая заботу,
Мимо школы своей
Я иду на работу.
12
В каналах, запахших апрелем,
Обтаявший лед, как берилл.
Забудь на минуту о деле,
Постой у высоких перил.
Ведь если получше вглядеться,
В воде, полыхнувшей огнем.
Увидишь далекое детство
С неведомым завтрашним днем.
Уже нам недолго осталось
Весной выбегать на крыльцо,
Уже нам морщинами старость
Зачеркивает лицо.
Ходившему Зундом и Бельтом,
Узнавшему горечь потерь,
Тебе-то, тебе-то, тебе-то
Чему удивляться теперь?
Но сердце опять разрывает,
Суля неизвестную жизнь,
Пыхтенье речного трамвая,
Скрипенье причальной баржи.
И снова причина волнений,
Как в давние эти года, —
Граница гранитных ступеней,
Где щепки качает вода.
13
Учительница наша умерла
Сентябрьским утром, пыльным и багровым,
Из класса — двое, мы плелись за гробом,
Обдумывая срочные дела.
Кончалось лето. Город плыл назад.
Лепилась память — глиной на подошвах,
И явственен был приглушенный мат
Могильщиков, подвыпивших и дошлых.
Учительница наша умерла.
И вместе умер сам я, с шеей тонкой,
Та улица с насмешливой девчонкой,
Что в снах моих мальчишеских жила.
Шло погребенье грамотно и быстро.
Круг провожатых был убог и мал.
О беззаветной жизни коммуниста
Директор речь казенную сказал.
Стук молотка раздался и затих.
Стояли люди хмуро и бесстрастно.
Гроб аккуратно лег, и стало ясно,
Что ей — не привыкать среди чужих.
Учительница наша умерла.
Теперь ей всходов дожидаться долго
От жизни, что истрачена дотла
На алтаре общественного долга.
Мы с кладбища к местам своих трудов
В молчанье шли. Сочился дождик серо.
И жгла сердца нам яростная вера
Послевоенных проклятых годов.
14
Заброшены книжки.
Свисти, постовой!
Мальчишки, мальчишки
Бегут по мостовой.
Головы кругами,
Бегут они.
Лужи под ногами
Зажгли огни.
И радостно метким
Звенеть каблукам
По домам, по веткам.
По облакам.
Не верьте усталости,
Усталость — бред.
Нет на свете старости
И смерти нет!
Чего же ною ради я
Над личной судьбой?
Плыви, моя Голландия,
Кораблик мой!
Вокруг поет и ссорится
Десятый класс,
И все опять повторится,
И будет в первый раз.
Я молод и здоров еще,
Бегу куда-то я...
Плыви, мое сокровище,
Юность моя!
Экспедиционное судно «Крузенштерн»
Северная Атлантика, 1962 г.
КОЛОКОЛ ЛЛОЙДА
Между реклам, магазинов и бронзовых статуй,
Грузных омнибусов и суеты многолюдной,
В лондонском Сити, от времени зеленоватый,
Колокол Ллойда звонит по погибшему судну.
Зрелище это для жителей обыкновенно.
В дымное небо антенны уходят, как ванты.
Мерно звенит колокольная песня БигБена,
Вторят ему погребальные эти куранты.
Стало быть, где-то обшивку изранили рифы,
Вспыхнул пожар, или волны пробили кингстоны.
Жирные чайки кружатся, снижаясь, как грифы.
Рокот воды заглушает проклятья и стоны.
Кто был виною - хозяин ли, старая пройда,
Штурман беспечный, что спит под водой непробудно?
В лодонском Сити, у двери всесильного Ллойда
Колокол медный звонит по погибшему судну.
Где ты, мое ленинградское давнее детство?
Тоненький Киплинг, затеряный между томами?
Тусклая Темза мерцает со мной по соседству,
Тауэр тонет в томительно темном тумане.
Как же я прожил, ни в Бога, ни в черта не веря,
Вместо молитвы запомнивший с детства "Каховку"?
Кто возместит мне утраты мои и потери?
Кто мне оплатит печальную эту страховку?
Сходство с судами любому заметить нетрудно
В утлом гробу или в детской тугой колыбели.
Колокол Ллойда звонит по погибшему судну, -
Не по тебе ли, любезнейший, не по тебе ли?
В час, когда спим, и когда просыпаемся смутно,
В час, когда время сжигаем свое безрассудно,
В лондонском Сити, практически ежеминутно,
Колокол Ллойда звонит по погибшему судну.
1988
ПЛАВАНИЕ
Невозможно на сфере движение по прямой.
Отвыкаешь со временем ост отличать от веста,
Ведь куда бы ни плыл ты - в итоге придешь домой,
Постарев на полгода, а значит - в другое место.
Любопытства хватает на первые десять лет,
А потом понимаешь - нельзя любопытствовать вечно.
На вопросы твои не пространство дает ответ,
А бегущее время, - уже не тебе, конечно.
Океан не земля - он меняется и течет,
Пересечь его трудно и лайнеру, и пироге.
Капитаны безумны - один Одиссей не в счет,
Он домой торопился и просто не знал дороги.
Покидающий гавань уже не вернется сюда,
Без него продолжается шумная жизнь городская.
От намеченных курсов вода отклоняет суда,
Из минуты в минуту стремительно перетекая.
1988
Сайт создан в системе
uCoz